Тому, кто недавно появился на свет, трудно отличить настоящую беду от предчувствия беды, а может, и не нужно. Взрослые живут сегодня в ожидании завтра и оставляя позади вчера, позавчера, максимум прошлую неделю – на большее их не хватает. А вот дети не знают, что такое "вчера", "позавчера" или " завтра", – для них существует только "здесь и сейчас": вот улица, вот дверь, вот лестница, это мама, это папа, это день, это ночь. Я была ребёнком, и по правде говоря, даже моя кукла знала больше, чем я.
«Красота, которая с детства была у Черулло в голове, не нашла приложения, Греко, и переместилась в лицо, грудь, бедра и жопу — в такие места, где она быстро проходит. Только что была — и вот ее уже нет»
Образ богатства теперь был иной, нежели в детстве: никакие сейфов, блеска монет и драгоценных камней. Теперь Лила смотрела на деньги как на что-то вроде цемента, с помощью которого можно скрепить все на свете, восстановив нарушенные связи.
" Ти знаєшь, що таке плебс?" – "Так, вчителько". У цей момент я добре зрозуміла, що таке плебс, значно краще, ніж тоді, коли роки тому мене запитувала про це вчителька Олів'єро. Плебсом були ми. Плебейством була боротьба за їжу, вино, сварки за те, кого першим і кого краще мають обслуговувати, та брудна підлога, по якій ходили туди й сюди офіціанти, всі ті тости, які ставали дедалі непристойнішими. Плебейкою буда моя мати, яка випила, і спиралась спиною на плече мого серьйозного батька, та сміялась на повну глотку з сексуальних натяків торговця металами. Сміялись все, навіть Ліла, з виглядом людини, яка грає певну роль і приймає її повністю.
Я видела, как лицо Лилы покрылось мертвенной бледностью, став белее свадебного платья, а глаза сузились, превратившись в щелочки. Перед ней стояла бутылка вина, и я испугалась, что она одной силой взгляда сейчас разобьет ее на тысячи осколков и вино забрызгает все вокоруг. Но она смотрела не на бутылку. Она смотрела на ноги Марчелло Солары.
Они были обуты в мужские ботинки "Черулло". Не серийную модель – без золотой пряжки. На ногах Марчелло были ботинки, купленные у Стефано, ее мужа. Та самая пара, над которой они с Рино, уродуя свои руки, столько времени трудились, снова и снова перешивая.
Любовь плюс расчет. Колбасная лавка плюс обувная мастерская. Старые дома плюс новые. Неужели я была такой же. как они? Или я до сих пор такая?
Слова Нино будили во мне стремление расти над собой. Он, больше всего на свете мечтавший спастись от отца, думала я, спасет меня от матери.
Нас снедали пылкие страсти, наш мозг огнем жгли смелые мысли.
Она нервно усмехнулась:
– Мечты рождаются в голове, но в конце концов оказываются под ногами.
Текст остался моим, только обрел ясность и живость тона. вычеркивания, перестановки и небольшие добавления. а также ее почерк подарили мне странное ощущение: как будто я сама себя обогнала и бежала шагов на сто впереди себя – бежала легко, полная осознанием своей гармонии с миром, о чем еще вчера и не мечтала.
"Лила и Нино знакомы, – думала я, – но близко никогда не общались. И все-таки, как я теперь вижу, они очень похожи: им никто и ничего не нужно, они всегда знают, что хорошо, а что плохо. А что, если они ошибаются? Что такого ужасного в Марчелло Соларе? Тем более – в Донато Сарраторе?""
Мне не хватало только Лилы – Лилы, которая не отвечала на мои письма. Я боялась, что в мое отсутствие с ней что-нибудь случится – плохое или хорошее. Это был давний страх, который никогда меня не покидал; я боялась, что, упустив из виду кусочки ее жизни, потерю и главную силу собственной жизни.
Во время этой поездки к виа Орацио я чувствовала себя несчастной иностранкой, попавшей в чужую среду. Я выросла с этими ребятами, считала их поведение нормальным, а их грубый язык своим. Но на протяжении шести последних лет я ежедневно шла по пути, о котором они даже не догадывались и на котором добилась настоящих успехов. Беда в том, что в их компании мои успехи не имели никакого значения; мне приходилось помалкивать – ничего из того, что занимало мои мысли, их попросту не интересовало. Если же у меня порой вырывалось то или иное замечание, оно их только пугало.Что я делаю в этой машине, спрашивала я себя.
На кону стоял брак – соединение не только чувств, но и интересов. Я испугалась. Я знала, что могу публично выступить с критикой понятия Святого Духа и бросить вызов авторитету преподавателя богословия, но понимала, что на месте Лилы мне точно не хватило бы смелости накануне свадьбы взять и сбежать чуть ли не из-под венца. Меня терзали сомнения. Я догадывалась, что стоит мне ее подтолкнуть, она так и сделает. В глубине души я сознавала, к чему стремлюсь на самом деле: вернуть себе бледную Лилу с конским хвостом хищными прищуренными глазами, в дешевом тряпье. Чтобы она ни обликом, ни поведением больше не напоминала Жаклин Кеннеди местного разлива.
Она прищурилась, будто пытаясь рассмотреть что-то видимое ей одной. "Ты все еще увлекаешься этой ерундой, Лену? – спросила она на диалекте. – Мы живем на огненном вулкане, на его остывшем пятачке, плавающем на поверхности лавы. Мы строим на нем дома, мосты и дороги. Иногда лава вырывается из жерла Везувия и вызывает землетрясение, которое рушит все, что мы построили. Мы дышим микробами, несущими болезни и смерть. Вокруг бушуют войны. Вокруг нищета и озлобленность. В любую секунду с тобой может случиться такое, что тебе слез не хватит оплакать свою судьбу. И на что ты тратишь время? На курс теологии! Ты все еще пытаешься понять, что такое Дух Святой? Брось! Этот мир сотворен не Отцом, Сыном и Святым Духом, а дьяволом. Лучше посмотри, какое ожерелье мне подарил Стефано. Это жемчуг."
Вот так: я распиналась перед ней о Неаполе, а она думал о танцах у Джильолы, куда нас собирался отвести Паскуале.
В то же время он признался, что старая станция ему нравилась больше: он к ней привык. Но это ничего. По его словам, в Неаполе всегда так: сначала крушат и ломают, а потом восстанавливают; главное, потратить деньги и дать людям работу.
Мы провели вместе целый день, единственный в нашей жизни – других не помню. Он полностью посвятил себя мне, будто хотел за несколько часов передать весь полезный опыт, который накопил за свою жизнь.
Я смотрела на нее в растерянности.
Неужели она… Неужели она потащила меня с собой только ради того, чтобы родители в наказание не пустили меня в среднюю школу? А зачем тогда сломя голову потащила меня назад? Чтобы спасти от наказания? Или – я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос – ей сначала захотелось одного, а потом другого?